%29 %467 %2024 Сделать стартовой  |  Добавить в избранное  |  Написать письмо
 Поиск  
100 СТРОК

ВЛАСТЬ
далее
ЗОНА IT
АРХИВ
Перейти:
Пн. Вт. Ср. Чт. Пт. Сб. Вс.
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
РАССЫЛКА
Подписаться
Отписаться
РЕКЛАМА
 
 
ДАЙДЖЕСТ

Синхронный перевод c Кремлевского Все статьи Версия для печати На главную
22.06.2005 08:01

«Новая газета» продолжает публиковать, как и обещала, буквально из-под пера новые главы книги Ирины Хакамады «Самоучитель self-made woman». В прошлом веке можно было бы сказать, что на листах еще не высохли чернила.

Никто не знает его имени, никто не знает его фамилии, но все четко знают: от этого бесшумного, как летучая мышь, почти невидимого человечка с длинным носом и близко посаженными глазами зависит судьба: уже не первое десятилетие каждое утро он расставляет на столах в зале заседаний Белого дома таблички с фамилиями российских сенаторов. Иногда согласно приказу, но чаще согласно собранной информации, нюхом угадывая настроение хозяина. Расстоянием от твоей таблички до главного тела определяется градус лояльности к тебе высшей власти. Расстояние уменьшилось - тобой довольны. Расстояние увеличилось - впал в немилость.

Направится какой-нибудь замминистра или депутат к своему нагретому месту, почти на него опустится - откуда ни возьмись, возникает человечек и указывает куда-то на край стола, за которым уже пропасть:
- Сегодня вам - туда.

- Как - туда? Почему - туда? Что я такого сделал?
Человечек не отвечает. Ставит табличку-приговор и исчезает. Такой ежеутренний сеанс русской рулетки для государственного чиновника, взбадривающий эффективнее, чем самый ледяной душ и самый черный кофе. И подобное веселье у него на каждом шагу. Вся жизнь российских царедворцев - сплошная нумерология, чтение шифровок, водяных знаков и напряженная ловля ультразвуковых сигналов, недоступных нормальному уху.

На одном из моих первых заседаний в правительстве Костя Мостовой мне объяснил: когда начнутся доклады, следи за Степанычем. Кивнул головой - все нормально. Встрепенулся, уставился на докладчика, тяжело вздыхает - парень может готовиться к отставке.

Скоро я овладела эзоповым языком системы на уровне синхронного перевода.

Если пробиваете на правительстве тему, очень важно, под каким она номером. В первой тройке - вас еще уважают. Под номером пять или шесть - ловить нечего: или заседание к этому моменту закончится и вопрос перенесут, или вы маргинал и ваша тема никого не волнует.

Во время вашего выступления народ спрятал ручки, захлопнул блокноты, смотрит в компьютеры и тихо нажимает на кнопочки - вы малозначимая фигура в правительстве.

Премьер кинул фразу: «Доклад закончен? Обсудили? Добро, добро… трудись дальше» - можно расслабиться, вы - на коне. Провальная редакция будет звучать так: «Доклад закончен? Обсудили? Да-а-а… Ну поработай еще, поработай… Учти замечания товарищей».

Вам задают много вопросов - дела совсем плохи. Значит, накануне были звонки: «…Имей в виду, завтрашний доклад такого-то (такой-то) - полная фигня… парень (девка) лезет на рожон. Ты понимаешь, как себя надо вести?». Абонент понимает. И ведет себя, как надо. На правительственных заседаниях - жесткая режиссура, никакой самодеятельности, инициатива наказуема.

Получили негласное добро - вопросов будет мало и позитивные.

В резолюции сказано, что «доклад замечательный, правильно расставлены основные проблемы и показаны пути решения», - не спешите откупоривать шампанское. Если дальше написано, что требуются доработки по двум-трем вопросам, - шампанское, конечно, можно выпить, и не одну бутылку, после чего навертеть из доклада кульки для семечек. Или наделать корабликов. Больше он уже ни на что не сгодится.

Если под документом подпись не поставлена перьевой ручкой, а оттиснуто факсимиле, значит, чиновник страхуется, значит, есть в этом документе нечто, что его не устраивает или что может когда-нибудь обернуться против него: на суде от факсимиле легко отказаться: «… не подписывал, печать украдена». Я в бытность свою министром пользовалась этим приемом на полную катушку, потому что заставляли визировать много бумаг, которые очень не нравились, которые шли кому-то на пользу, а мне во вред, а деться некуда, иначе сгнобят.

Любая бумага на неделю запирается в нижний ящик. Пытаться выполнять все поручения сверху - прямая дорога в Кащенко. Через неделю бумага всплывет заново - можно шевелиться. Девяносто процентов - больше никогда не всплывает.

Церемония приветствия - тоже вся на многозначительных нюансах. Всем пожали руки, а вас проигнорировали? Вы - мелочь пузатая. Чтобы этого не допустить, нужно издалека поймать взгляд нужного объекта, и не отпускать, и вести его, мысленно внушая:
- Пожми мне руку, сволочь… пожми мне руку… а лучше - поцелуй меня (потому что если с вами еще и целуются, вы вообще в полном шоколаде).

Когда же сволочь послушалась и протянула ладонь - ее положено схватить и трясти с неимоверной преданностью и собачьим выражением глаз. И плечи нужно приопустить. Не принято с развернутыми плечами.

Подбородком вперед и с прямым торсом в Белом доме ходят только военные. Они, может, и сами не рады, но ничего не изменишь, поскольку - выучка. Остальные перемещаются слегка на полусогнутых: нельзя позволить, чтобы внезапно встреченное начальство здоровалось с вами, задрав голову. А оно у нас все словно скроено по единой мерке. Кстати, занятная асимметрия: практически все русские императоры были акселератами - их рост зашкаливал за сто восемьдесят сантиметров при среднем размере подданных сто шестьдесят (не династия, а прямо какая-то баскетбольная команда!). Исключений было два: Павел I и Николай II. Оба и дурно правили, и дурно кончили. Зацикливаться на этом совпадении я бы не стала. К примеру, требовать, чтобы в сведения о кандидатах во власть, как в брачные объявления, были включены физические параметры. Во-первых, обманут, а телевидение, кого надо, вытянет, кого надо, сплющит. Во-вторых, в конце концов, «наше все», Александр Сергеевич Пушкин, тоже был птичкой-невеличкой. Об этом курьезе истории - так, к слову…

Меня бог ростом не обидел: романовские сто восемьдесят с гаком на каблуках, от которых я не откажусь ни ради чего. Осанка дороже. И гнуться не в моем характере. Так и бродила по Белому дому изысканным жирафом.

Точнее, изысканной жирафой. Но один раз мне удалось соблюсти протокольный политес с помощью акробатического трюка, вспоминая который, муж до сих пор пожимает плечами.

Весной 2000 года Костя Райкин пригласил на премьеру моноспектакля по Зюскинду «Контрабас». В антракте нас проводили за кулисы, к нему в кабинет. Я вошла и опешила: Путин, Лужков, Никита Михалков - Москва златоглавая. И у меня тут же взвихрилось в мозгу - вот он, президент, сейчас вытрясу из него душу: я тогда занималась средним образованием и изо всех сил боролась против двенадцатилетки. Какие двенадцать? С армией ничего не решили, школы нищие, к тому же пятилетним малышам совсем ни к чему находиться рядом с восемнадцатилетними амбалами. Шагнула к гаранту и замерла - я же на шпильках. Черт, неудобно! И тут мои ноги сами собой разъехались чуть ли не на шпагат, одно колено согнулось, другое вытянулось, и я на глазах у изумленной публики (не прогнувшись) сравнялась ростом с ВВП! Мы мило побеседовали. Президент согласился с моими аргументами против двенадцатилетки, и, между прочим, реформа зависла.

Незавиден и досуг российского функционера. Те же дикие нервы и бесконечная борьба за свое достоинство.
Смотрит простой интеллигент по телевизору трансляцию концерта из зала консерватории и удивляется драматичному выражению статусного лица, взятого крупным планом: «Надо же, как проняло! Наверное, хороший человек, раз Вольфганг Амадей Моцарт на него так действует». А «хорошему человеку» и Вольфганг, и Амадей, и тем более Моцарт по барабану. Он действительно страдает. Но от того, что сосед оказался не по чину или ряд не по рангу. Например, шестнадцатый. Все, что после пятнадцатого, и все боковые кресла - для маргиналов. И получив билеты на какой-нибудь пафосный спектакль или концерт, опытный функционер сразу посмотрит: какой ряд? Седьмой? Нормально. Места - первое и второе? Не пойду.

То же с залами и номерами столов на кремлевских банкетах, где много званых, да мало избранных. Большие приемы в Кремле разбиты по разным залам. Есть Андреевский - для массовки и есть Георгиевский - для ближнего круга. Двери из одного зала в другой по-фарисейски распахнуты. Но если какой-нибудь разомлевший от обильной выпивки-закуски статист в генеральских погонах и орденах решит поздравить родного президента, на пороге из-под паркета вырастет биоробот (из ушей куда-то за спину тянутся спирали проводов, в зоне сердца под фирменным пиджаком что-то фонит и потрескивает) и раскинет стальные руки-крылья: «Вам туда нельзя».

Последний стол, за которым может сидеть статусная персона, не чувствуя себя оскорбленной и униженной, - пятидесятый. В 2000 году, когда я ушла в отставку и автоматически вылетела из обязательного списка кремлевских гостей, мой муж добыл приглашение на новогодний прием. Хотел меня встряхнуть, а заодно решить какие-то свои дела. Я как профессионал сразу поинтересовалась номером нашего стола: восемьдесят четвертый. По всем законам идти нельзя. Это уже ниже плинтуса. Но Володя настоял, а во мне, видимо, проснулась прабабушка - кроткая японская жена - и вынудила продемонстрировать чудеса супружеской покорности.

…Это, как я и предполагала, был позор. За большими столами сидели федеральное правительство, московское правительство, мои вчерашние коллеги, и никто не видел меня в упор. У всех - скользящий взгляд, не кивнут, не сморгнут, не улыбнутся. Так, наверное, чувствовала себя Анна Каренина в театре. И тут поднялся крупный сановник, с сыном которого дружит мой муж. И пошел нам навстречу, и демонстративно обнял нас, и поцеловал московским политическим поцелуем - от всей души. Ситуация мгновенно поменялась. Меня все заметили, мне все кивают, мне все улыбаются. Те же двухсотлетней выдержки законы высшего света, детально описанные классиком. Помните, как Анне Аркадьевне было важно, чтобы хоть кто-то ее принял? И тогда бы приняли и остальные, и, глядишь, обошлось бы без смертоубийства, но ей отказали все, начиная с автора.

Наша элита копировала систему отношений той элиты, но как-то очень избирательно. Нет бы взять понятия о чести, о благородстве, о долге перед Отечеством. Чтобы проворовался - застрелился. Не сдержал слова - снова застрелился. Плеснул соком собеседнику в лицо - пожалуйте на дуэль. Оклеветал публично - опять к барьеру.

Правда, начни они жить по таким понятиям, уже через сутки некому было бы править страной. В живых остались бы только Матвиенко, Слиска и Жириновский, переодетый крестьянкой Тобольской губернии.

Дни рождения в чиновничьей среде - это особое испытание для здоровой человеческой психики. Подношения, цветы, дифирамбы, торжественные и лживые, как надгробные речи. Подарки - фарфоровые сервизы, статуэтки, картины, вазы, дорогие шарфики от Kenzo или Hermes (я их раздавала пожилому поколению). Духи - тоннами, в основном убойные, типа «Пуазона» (я его, кстати, в свое время демонстрировала, после чего родился миф, что я владею сетью парфюмерных магазинов). В Думе этим халявным парфюмом несет от большинства дам. У меня очень сильное обоняние, как у беременной, и я там просто задыхалась. Особенно в лифте. На девятом этаже вываливалась из него, как из окопов Первой мировой после газовой атаки. Недаром все думское начальство живет на втором и третьем этажах. В Белом доме спасали очень хорошие кондиционеры. Там пахнет кожей, дорогими коврами и чуть сигарами. В Кремле не пахнет ничем. Это дворец небожителей. В его лабиринтах, которые ведут в никуда, человечьего духа нет. Не витает.

От Чубайса мне однажды прислали кошелек. Пустой. Сбербанк тоже прислал кошелек без денег. Странная закономерность! Все, кто сидит на бабках, шлют пустые кошельки. Еще любят возлагать на именинника розы (хорошо, если не бордовые, могильные). Непременно по количеству лет. Приятно считать. Или модные нынче тропические растения с жирными листами, мохнатыми палочками. Кажется, дотронься - ужалят. Или букеты с бешеным количеством ленточек, трехэтажные, в целлофане, плоские и длинные, как венки. Думаю, штампуют их в тех же конторах ритуальных услуг.

Чем большее количество випов удалось заманить на банкет, тем лучше. Сановник почтил именинника, и тот ему уже может позвонить по телефону - и он возьмет трубку. А так секретарь не соединит. Для банкета снимать нужно что-то помпезное, желательно с римскими колоннами и натюрмортами в золоченых рамах. У нас есть такие заповедники. Общий поминальный стол буквой «П», духовой оркестр с репертуаром из семидесятых. У микрофона - весь вечер Басков или Кобзон. Меню тоже оттуда, из незабвенного застоя: рыба в кляре, салат столичный, осетрина холодная, осетрина горячая, икра красная в яйцах. На горячее - тушеная говядина, курица или киевская котлета. Сырный салат, огурчики, помидорчики. Все съел - и по-настоящему умер. Отвертеться от этого кошмара так же трудно, как от собственных похорон.

И получается, что российский чиновник, словно банковский грабитель, лавирует среди инфракрасных лучей сигнальной системы. Одно неловкое движение, зацепил, задел, не увернулся - и конец. Но в отличие от банковского грабителя у нашего чиновника это сумасшедшее напряжение - круглосуточное, то есть пожизненное.

А ведь под серым титульным пиджаком от «Хьюго Босс» стучит живое сердце, а где-то приблизительно в том же районе нашаривается и душа. Они не выдерживают. Но обесточить систему, находясь внутри нее, нельзя ни на секунду. Можно только отключить собственное сознание.

Выпивка - единственная свобода в стиле жизни, которая у него осталась, единственный способ почувствовать себя независимым. Поэтому российский чиновник пьет, пьет страшно, пьет регулярно, пьет везде. А утром со светлым глазом принимает государственные решения. В этом смысле он - явление уникальное.

Два показательных случая. Первый произошел в аэропорту Цюриха на обратном пути с Давосского форума.

Российскую делегацию разместили в отдельном вип-зале, где вдоль стен стояли широкие барные стойки с бешеным количеством бутылок. Я отлучилась в «дьюти-фри» - гриппующий, зеленый от болезни Немцов попросил купить духи жене. Ну сколько меня не было? Не дольше получаса. Когда вернулась, перед входом в зал перешептывались двое служащих с растерянными лицами. Что случилось? Немцову стало совсем плохо? Да нет, лежит как лежал. Остальной народ сидит в креслах и тихо-мирно общается. Все - как до моего ухода. Но все-таки что-то неуловимо изменилось. Я еще раз окинула взглядом зал и поняла, что на барных стойках ничего нет.

Ни-че-го. За тридцать минут компактная группа смела весь могучий запас спиртного и требовала продолжения.

При этом никто даже не раскраснелся. Все выглядели так, словно приняли по бокалу содовой со льдом.

А однажды я летала с Сосковцом и его командой в Японию. Прикладываться начали еще на трапе - у каждого в кармане плескалась фляжка с виски. К моменту взлета фляжки у всех уже были пустые. А к моменту посадки делегация перепилась в ноль. По прилете, буквально через три часа, начинались мероприятия. Я была уверена, что головы от гостиничных подушек не оторвет никто и я буду в полном одиночестве. Явились все. Свежие, как майские ландыши на рассвете. Российская выучка!

Рассматривая по утрам на заседаниях правительства своих сослуживцев после какого-нибудь грандиозного застолья, я искренне восхищалась и завидовала. Передо мной сидели государственные мужи, ведущие здоровый образ жизни. Пьющей выглядела я из-за низкого давления и ночных бдений (классическая сова).

Есть целый комплекс процедур, которые проделывают наши функционеры, чтобы привести себя в норму, специальные рецепты реактивной релаксации. Одним из них поделился со мной матерый сановник - из тех, кто обязан прилично выглядеть при любых обстоятельствах: утро начинается со свежевыжатого лимонного или апельсинового сока (два-три-четыре стакана в зависимости от тяжести похмелья). Следом пьется очень крепкий и очень сладкий чай. Далее: в первом перерыве между заседаниями следует очень аккуратно опохмелиться, совсем чуть-чуть, но обязательно. А в обед съесть много острой горячей пищи, вроде мяса в горшочке, которым Воланд реанимировал Степу Лиходеева. И мир вновь обретет краски. Поэтому до обеда в высокие кабинеты с серьезными проблемами не стоит соваться. Исключительно из гуманизма.

Но и в пирах достичь полного блаженства чиновнику не дано. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» - эта пословица не из его жизни. Над ним, как над Валтасаром, зажигается предупредительное табло: «Слово - не воробей, вылетит - не поймаешь». Ляпнешь лишнее - все, кому надо, запомнят, и уже ничего не изменишь и не оправдаешься. Поэтому чиновник пьет, как разведчик: и после ящика водки он говорит ровно столько, сколько требуется, ни слова лишнего, а, казалось бы, отключенная память, словно диктофон, в авторежиме фиксирует нужную информацию.

Неудивительно, что среди чиновников много инфарктников. Их домашняя и карманная аптечка - валидол, нитроглицерин. Кардиология - самое сильное отделение в президентской поликлинике. С чем бы туда ни обратился, первое, что проверяют, - сердце. Все, кого я знаю, уже побывали в больницах, у всех одышка, у всех тахикардия.

Когда я была министром, все мои попытки заманить к себе достойных людей оканчивались провалом. Чем ни соблазняла, как ни уговаривала - никто не соглашался. Вся жизнь в пополаме, и ради чего? Результата-то никакого. Машина тупая, не работает….

Глава из будущей книги «Самоучитель self-made woman»

НОВОСТИ
Oligarh.News




FACE-CONTROL
СПЕЦПРОЕКТ
ГОЛОСОВАНИЕ
В ближайшее время отношения с Россией:
Ухудшатся;
Улучшатся;
Не изменятся.
ПАРТНЕРЫ

СТАТИСТИКА
 
Новости Слухи Досье 100 строк Cемьи Цитаты Форум Экспорт